Ещё в детском саду меня отдали в художественную студию и в танцевальный кружок. В кружке царила полувоенная дисциплина, в которую я не хотел и не мог вписываться. Там было ужасно всё – от вечно орущей преподавательницы до купальника и юбки, которые я должен был носить, и балетных тапочек, которые вечно развязывались. У меня не получались очень многие движения, были сильные перегрузки, и вся группа считала меня «ненормальным». В художественной студии было немного получше, хотя и там было непросто. Мне было легко сидеть часами и рисовать, но уровень общения с ребятами тоже оставлял желать лучшего.

Потом была школа. Я наивно полагал, что она будет лучше, чем садик. Когда я пришёл на собеседование вместе с мамой, учительница, услышав о моих особенностях, сказала, что будет держать меня в ежовых рукавицах. Тогда я не знал, что это, но сразу понял, что ничего хорошего от этих рукавиц ждать не придётся.

У меня сначала очень плохо получалось писать буквы, и половина букв в моих тетрадях были перевёрнуты вверх ногами или отзеркалены. Учительница обожала меня за это стыдить. До сих пор помню жирный «кол» в тетрадке по русскому языку. Потом я освоил буквы и стал одним из лучших в классе, но всё равно постоянно получал за «невнимательность». Ведь это так легко – быть аккуратным и внимательным, когда половина класса болтает, а учительница кричит по делу и не по делу.

Особенно мне запомнился случай, когда у меня были перегрузки, и я бегал по классу и кричал. На бегу я столкнул бутылки с водой для полива цветов. А потом ещё раз, через несколько дней. Тогда мне приволокли откуда-то маленькую парту, и я сидел за ней перед самой доской, один – в наказание. Надо мной смеялся весь класс вместе с учительницей. Этот момент до сих пор иногда снится мне в кошмарах.

Ещё было много случаев, когда на уроках просили рисовать какие-то схемы. Например, вместо парт надо было рисовать прямоугольники. Я рисовал целые парты, даже с крючками, на которые вешаются рюкзаки. В результате у меня получались рисунки, которые на самом деле не были нужны, а на сами задачи времени не хватало.

Родители внушали мне, что я должен быть самым лучшим во всём, и когда я приносил домой четвёрки за всю ту же «невнимательность», они были этому очень не рады. Они ругали меня за плохое поведение, не зная, что оно было вызвано перегрузками. И я всё больше замыкался в себе. До сих пор я предпочитаю общению чтение или кино. Сейчас я живу в одной квартире с мамой, а такое ощущение, что мы живём в разных мирах, которые никак не пересекаются.

В средней школе мне было немного легче. Там учителя уже не уделяли такое внимание аккуратности. Я, пытаясь стать хоть немного более «нормальным», записался в волейбольную секцию. Частью это произошло из-за платонической симпатии к человеку, который был тренером – он же преподавал биологию, и я запомнил его как самого хорошего, умного и понимающего учителя из всех. Многие ставили мне упрёком, что я влюбился в этого учителя. Одноклассники никак не изменились с начальной школы – они остались такими же злыми и жестокими, как и раньше. С волейбольной командой я ездил на соревнования, и после игр мои перегрузки были самыми сильными. Частью из-за стресса, а частью из-за того, что девочки из команды считали меня «дурочкой» и «неудачницей» из-за моего странного поведения.

Прошло много времени до того момента, как я точно узнал, что я аутист (хотя я и подозревал это гораздо раньше). Мне было 20, когда я прошёл несколько тестов и проконсультировался с несколькими специалистками. Тогда моя жизнь стала намного легче. Я узнал, что моё «странное поведение» вызывается сенсорными перегрузками, что в стимминге нет ничего плохого, и вообще что аутистом быть так же нормально, как и аллистом (не аутистом). Осознание аутизма сделало меня гораздо свободнее. Мои друзья (после того, как я сделал трансгендерный камин-аут и пришёл в активизм, у меня впервые в жизни появились настоящие друзья) восприняли мой аутичный камин-аут как должное, и я получил от них много поддержки. Если бы я узнал о том, что я аутист, раньше, моя жизнь была бы куда проще и намного менее травматичной. Но я не зацикливаюсь на прошлом.

Я написал весь этот текст не для того, чтобы меня жалели. В аутизме нет ничего плохого. Я написал этот текст для того, чтобы у человека, который его прочтёт, появилось понимание того, что даже из очень токсичной среды можно выйти и стать сильным и цельным. И если бы я мог сказать что-нибудь себе прошлому, это было бы: ты не плохой, ты имеешь право на жизнь и счастье и достоин принятия таким, какой ты есть.