Автор: Лина Экфорд

Моя мать боялась врачей. У нее были на то причины – неудачные операции, тяжелые роды в больницах с отвратительным персоналом, врачи, допускающие ошибки при постановке диагноза, выборе лечения и прогнозировании течения болезни; детские врачи, неправильно лечившие ее детей. Если в молодости она еще доверяла врачам, то со временем этого доверия становилось все меньше, в итоге мать стала отказываться не только от некоторых видов лечения, прописанных врачами, но и от посещения врачей вообще. В 53 года у мамы начался сильный кашель, который не проходил неделями. Долгие, изматывающие приступы кашля, ежедневно. И сильная боль в груди. После перерывов в несколько дней или недель кашель всегда возвращался. А однажды у нее отнялись ноги. Через несколько дней возможность ходить частично восстановилась, мама сказала, что это был “микроинсульт”, и даже тогда от врачебной помощи отказалась. Еще два года она с трудом поднималась по лестнице, в которой было всего около 15 ступенек. А потом умерла, так и не обратившись к врачам. Мы предлагали, но она отказывалась. Соглашалась только на нетрадиционные методы лечения, и пару таких “медицинских центров” все же посетила. Не думаю, что это хоть как-то помогло.

Разумеется, и меня всегда “лечили” так же. К врачам водили крайне редко. Записи, которые врачи делали в карточке – например, несколько записей о необходимости ортопедических стелек, обычно игнорировались – врачи всегда выдумывают “какую-то ерунду”. С 13 лет меня вообще перестали водить к врачам. Совсем. Обращались только к стоматологу (я попросила) и к хирургу, когда я проткнула ногу огромным ржавым гвоздем – на том, что необходима врачебная помощь, настоял мой отец (он с нами не жил). Жалобы, например, на боль в спине и шее и плохое зрение игнорировались со словами “у меня тоже так было, остеохондроз” и “странно, вроде рано еще, у меня зрение стало портиться после 30”.

Несмотря на это, когда мне было девять лет, школьные учителя смогли настоять на том, что меня следует отвести в детскую поликлинику к клиническому психологу. Это был 2000 год. Водили меня туда раз в неделю, несколько недель, после чего психолог сказала, что работать со мной не может, поскольку это не в ее компетенции, т.к. у меня шизофрения и требуется помощь психиатра, медикаментозное лечение, и, возможно, стационарное. Если этого не сделать, станет “хуже”. Мать испугалась и к психиатру меня не повела. И еще много лет не рассказывала никому об услышанном от психолога. И правильно, что не сказала в школе (хотя мне, я считаю, она обязана была сказать) – психолог ошиблась. И “хуже” мне не стало. Скорее, стало “лучше”. По крайней мере, те задания с мультяшными рожицами, на которых я должна была идентифицировать эмоции, сейчас, по прошествии семнадцати лет, я бы выполнила. Тогда не смогла. И еще за эти годы я научилась пересказывать, формулировать свои мысли и развернуто отвечать на вопросы, а тогда у меня плохо получалось что-то, кроме повторения заученного наизусть и ответов на простые вопросы. Что еще не нравилось психологу, мне неведомо.

После этого меня водили к психологу только один раз, через три года, – снова мою мать уговорили учителя. Видимо, и этот психолог тоже отказалась со мной работать – после первого раза меня к ней не повели.

Еще через несколько лет соседка по даче, психиатр, говорила моей матери, что я явно “ненормальная”, “больная”, мне надо к врачу и меня “нельзя выпускать на улицу”. Я не знаю, что не нравилось этой женщине, более того, уверена, что если кого и “нельзя выпускать на улицу”, так это таких эйблисток, как она. Но это все же еще одно мнение от человека с образованием.

Думаю, еще стоит заметить, что учиться в обычной школе я не смогла совсем, в экстернате – кое-как (были серьезные проблемы с пересказами, а устных ответов требовали часто), в итоге за меня попросила сестра и мне проставили оценки просто так, ни за что, и допустили до экзаменов. ЕГЭ я сдала довольно хорошо, несмотря на то, что не готовилась – там нет устных заданий. Даже это не повлияло на мою мать и не заставило задуматься о том, что мне нужен, например, психолог.

Я сама пошла к психиатру, когда мне было 20 лет. Записывалась за две недели, и все эти две недели мать постоянно повторяла, как это ужасно – добровольно идти к психиатру. Психиатры насильно “запирают всех в психушках”. Психиатры владеют гипнозом и могут промыть мозги и заставить делать все, что угодно. Психиатры заставляют принимать таблетки, от которых возникает зависимость, а то и вовсе “становишься овощем”. И прочие сказочки. Тогда я и узнала, что психиатров моя мать боится еще сильнее, чем любых других врачей. Разумеется, я ее не послушала. Мне уже исполнился 21 год, когда врач подтвердил, что у меня синдром Аспергера. Мать врачу не поверила. Она поверила, только когда я предложила ей заполнить “шкалу оценки детского аутизма” на меня и моих сестер в возрасте 7 лет. Когда она сама увидела вопросы, сама на них ответила и увидела разницу между тем, какой результат у нее получился для меня и для сестер (157;64;18) – это почему-то на нее подействовало.

Некоторые говорят, что у всех аутистов еще в детстве стоит диагноз. Когда я слышу это, то вспоминаю свою мать, и не могу понять: серьезно? Откуда у меня может быть диагноз, если матери много раз советовали отвести меня к психиатру, но она это игнорировала? Если ее мнение не изменилось даже после того, как я не смогла учиться в школе? Если даже слова врача для нее ничего не значат? Если для нее психиатр – всегда враг, а не помощник?

И таких родителей много. По крайней мере, я видела похожие ситуации не раз. И мы, люди, получившие диагноз в 20, 30, 40 лет или еще позже, точно не виноваты в том, что сделали наши родители.