Айман Экфорд

Около года сама идея о том, чтобы вернуться к проекту Нейроразнообразие, вызывала у меня дикий протест.

Я думал, что никогда уже не буду заниматься русскоязычным аутичным активизмом, но потом изменил своё решение. И вот почему.

Для начала — почему я хотел уйти и больше не возвращаться.

Дело в том, что за сам тот факт, что сайт раньше назывался «Нейроразрообразие в России», что я выставлял его как российский проект, явно надеясь что ситуация в России может измениться, что я думал, что Россия в современных имперских границах имеет право на существование… за все это мне сейчас дико стыдно.

Мне стыдно, что я – человек из Украины, из Донецка — пытался создать аутичную инициативную группу в России, и причислял себя скорее к российскому аутичному сообществу, чем к постсоветскому или международному, потому что сейчас я понимаю, что это могло считываться как неявная поддержка российских имперских притязаний на Донецк.

Мне стыдно, что я не высказывался открыто против оккупации Крыма и Ичкерии, мог не задумываясь повторять за российскими псевдо-либералами и называть Чечню частью России, стыдно, что что я не пытался найти информацию о том каково живётся аутичным людям на этих оккупированных территориях, и не обвинял в их проблемах российское правительство. Мне стыдно, что если я писал про Чечню, то я писал о Кадырове как о чеченском политике, а не о российской марионетке.

Что я переводил статьи про чернокожих аутистов из США, но не искал информацию об аутичных уйгурах, татарах, рома, бурятах и якутах в России, и не описывал их проблемы. Что я не сделал ничего или почти ничего для того, чтобы люди, страдающие одновременно от российского эйблизма и расизма, чувствовали себя безопасно в русскоязычном аутичном сообществе.

Что я писал, что ненавижу Украину, не указывая, что я ненавижу именно совковую часть донецкой культуры — и да, мне украинская культура не особо близка, как и российская, и у меня среди друзей больше чеченцев и англичан, чем украинцев, — но это не отменяет того, что я невольно поддерживал российскую пропаганду.

В общем, я был частью проблемы. На мне есть маленькая часть вины за то, что сейчас творит Россия, маленькая часть вины за то, что Россия стала нацистской страной.

Я считаю, что обязан об этом сказать и попросить прощения у всех, кого мои действия могли задеть и кому они могли навредить.

И это — первая причина, почему я не люблю вспоминать о своём российском активизме.

Вторая причина в том, что мне хочется держаться подальше от всего, что касается России и российского менталитета. Все российское и советакое напоминает мне о худших годах моей жизни, о которых я не хочу вспоминать.

До того, как в Англию стали приезжать украинские беженцы, я боялся российской речи на улице Англии. Если я знаю, что где-то будет много россиян, я стараюсь в этом месте не появляться. Более того, мне гораздо удобнее писать на английском даже художественные тексты. Я думал вообще перестать писать на русском, но потом понял, что это невозможно.

Да, когда я вижу как средний современный англичанин рассуждает об империализме и потом захожу в рунет, мне кажется что я пропутешествовал на Тардис на двести лет назад, и мне хочется орать и больше никогда ничего на русском не смотреть и не писать.

Когда я слышу, как Путин говорит о «запрете русского языка в Украине», мне хочется резко перестать говорить на русском.

Но вот незнакомая аутичная девушка из Беларуси, которая нашла меня по заметке на «Чеченскую» тему, которая стала изучать историю российского империализма после начала войны, написала мне о том, как ей в своё время помогли мои статьи про нейроразнообразие и антиэйджизм.

Вот я обсуждал аутизм на русском с двумя своими вероятно нейротличными чеченскими знакомыми.

Вот аутичная мама аутичных детей из Израиля, которая сейчас выступает в поддержку Украины, упоминала, как сильно ее жизнь изменили мои проекты.

Вот мне надо написать знакомым уйгурам, и у нас единственный общий язык общения — русский.

Вот я смотрю страницы нейроотличных людей из России, которые в ужасе и в глубокий депрессии от всего происходящего, они ненавидят войну, насилие и империализм, но не могут ничего с этим поделать, и им нужна помощь…

Все, что объединяет вот этих очень разных людей из разных народов — это то, что все они владеют московитским наречием. И всем им может понадобится нормальная, адекватная информация об аутизме. И со всеми ними я общаюсь на русском.

Если я вдохновлю кого-то на создание чеченского, украинского или татарского проекта об аутизме, который не будет копией сайта «Нейроразнообразие», и который не будет вестись на московитском языке, я буду считать, что мой активизм не был напрасным.

Но к сожалению я не смогу достаточно сделать для такого проекта. Что я могу – так это иногда использовать своё знание русского языка для того, чтобы донести информацию для максимального количества людей на территории бывшего СССР, и для тех, кто с этих территорий уехал. Да, такая распространённость московитского языка — следствие российского империализма, но мы можем использовать его в своих целях.

Я уже не занимаюсь аутичным активизмом в тех масштабах что раньше. Но то, что я иногда пишу сейчас, и что я делал раньше — прежде всего для тех, кто сам страдает от российского империализма, а не для тех, кто его поддерживает. Я не могу говорить за всех, кто пишет или писал для проекта «Нейроразнообразие на русском», но я могу говорить за себя и за своих альтеров.

Я знаю, что многие родители аутичных детей, с которыми я сотрудничал, стали Zомби, и теперь эти самые родители поддерживают убийства мирных людей в Украине. Я уверен, что среди аутичных читателей тоже есть такие. И я не могу запретить им читать свои статьи.

Но они — не моя целевая аудитория. Они могут читать мои статьи и им это может помочь, но я делаю это прежде всего не для них.

И я не хочу давать им эксклюзивное право на использование русского языка, как бы они этого ни хотели.